Волею судеб довелось мне как-то прожить на Северном Кавказе в городе Грозном целый год. Было это в уже далёком 1979 году. Советские войска вошли тогда в Афганистан, а столица нашей Родины город-герой Москва готовилась к Олимпиаде.
Памятуя о том, что «не всё то золото, что блестит», а также о том, что на «чёрном золоте» стоит экономика страны, поступил я тогда в Грозненский нефтяной институт, многоэтажный корпус которого величественно возвышался в самом центре города над жёлтыми водами реки Сунжа. Как и многие иногородние студенты поселился я в общежитии, что на Ленинском проспекте, соединяющем центр с площадью Минутка, за которой начиналась окраина города. Весь красавец-проспект можно было пройти пешком, прогуливаясь среди витрин магазинов, минут за тридцать. Спустя полтора десятка лет наши войска продвигались по нему неделями, штурмуя каждый дом, с тем, чтобы, положив сотни жизней, через несколько лет повторить всё снова. В каком кошмарном сне могло такое присниться?
А тогда это был красивый и работящий южный город с населением в четыреста тысяч человек различных национальностей. Были в нём … Даже цветомузыкальные фонтаны, у которых тёплыми вечерами собиралась молодёжь. Впрочем, не будем о грустном…
Моими соседями по комнате были чеченец Умар Халимов, похожий на танцора Махмуда Эсамбаева в молодости, и русский парнишка из Нефтекумска Саша Коваль. Мы сразу подружились. Умар к тому времени уже успел отдать честь Родине в Ракетных войсках стратегического назначения — РВСН. В наших глазах он был уже совсем взрослым. Я только что окончил техникум, а Саша — десятилетку. Саша, к превеликой нашей радости, не только хорошо помнил, но и прекрасно разбирался в химии. А этот непростой предмет был профилирующим на первом курсе нефтяного института. И надо сказать, что «химичка» у нас на потоке была дамой довольно строгой, часто устраивала контрольные работы и просто «беглые» опросы. При этом она не уставала повторять, что «в карете багажа старых знаний далеко не уедешь».
Очевидно, что в чеченских аулах тех лет не было столь серьёзных учителей химии и поэтому от желающих проконсультироваться у Саши друзей Умара не было отбоя. По вечерам маленькая студенческая комнатка наполнялась многоголосой гортанной речью и сигаретным дымом. Понять о чём говорят молодые чеченцы между собой нам с Сашей было не дано, ибо мы были не сильны в чеченском. Время от времени экзотическая для нас речь перемежалась отборным и понятным российским матом, что неизменно нас смешило и забавляло. Стоит заметить, что зачастую, из вежливости к нам чеченские парни между собой говорили и по-русски. Саша давал им уроки химии, начиная с самых её азов. Периодическая система Менделеева и теория валентности. Реакции окисления и замещения. Гидраты и гидриды. Соли и сольваты. Комплексные соединения и решение уравнений реакций. Саша был — прирождённый преподаватель. Не было материала, который бы он не знал «на зубок». Чеченцы платили ему уважением и благодарностью.
Когда же друзья Умара расходились по своим комнатам, табачный дым рассеивался и гомон умолкал, мы за чашечкой вечернего чая расспрашивали его о языке, традициях и обычаях этого горского народа. На мой вопрос о том, к какой языковой группе относится чеченский язык, Умар с гордостью заявлял, что, скорее всего к… немецкой. Думаю, наверное, от того, что немецкий язык тоже несколько гортанный. А может быть ещё и от того, что в чеченцах также присутствует воинственное начало и предки Шамиля Басаева показывали царским генералам «кузькину мать».
— Как по чеченски будет, ну, например: «Я видел тебя сегодня»? — спрашивал я.
— Сунэ тахана о гиррэ,- отвечал Умар.
Не берусь отвечать за правописание, но слышалось это примерно так.
— А какое у вас самое страшное ругательство? — спрашивал Сашка.
— Вербут чавэлла!- бойко отвечал Умар.
— А что это значит?- в один голос спрашивали мы.
— Затраханный осёл,- смеялся Умар. Только никогда не повторяйте это при наших,- добавлял он.
Но, как говорится, «запретный плод сладок». И потому, как только комната вновь наполнялась гортанной речью и табачным дымом, мы со своих мест в полголоса по очереди выкрикивали «страшное ругательство» и по-детски прыскали в подушку. Но друзья Умара не обижались и смеялись вместе с нами.
По местному телевидению транслировали как-то небезызвестную трагедию товарища Вильяма Шекспира «Ромео и Джульетта», на которую «замахнулся» местный Драматический театр. Постановка шла на чеченском языке. На глазах многих зрителей и телезрителей были слёзы. Но причиной того являлся отнюдь не драматизм произведения.
Чеченский Ромео, стоя с гитарой под балконом возлюбленной, призывно выкрикивал:
— Хавуль, Джульетта, на балкониш!
Что неизменно вызывало дружный зрительский смех.
Однажды к Умару в гости пожаловал его старый друг Ахмед. Ахмед был родом из отдалённого горного аула, где почти никто не говорил по русски. Они сидели у нас в комнате и неспешно говорили о чём-то на своём языке. Ахмед привёз с собой банку домашнего вина. Угостили им и нас с Сашей. Вино было крепким и вкусным. Постепенно речь
Ахмеда становилась всё более оживлённой. Говоря о ком-то, он как перцем пересыпал свою речь русскими народными выражениями, добавляя после слово «деятель». Что за «деятель»?
— Извините, — поинтересовался я, разбираемый любопытством. О каком таком деятеле вы говорите таких выражениях? Может быть о каком-то политическом?
В ответ раздавался дружный смех. Плохо говоривший по-русски Ахмед, пытался образно показать мне этого «деятеля». Он широко, подобно крыльям, расставлял руки, а Умар подносил к его носу шариковую авторучку.
— Так этот «деятель» ещё и летает? — изумлялся я.
Умар от смеха падал на кровать. А потом садился, согнувшись пополам от смеха, держась руками за живот. Когда же, перейдя в кашель, смех наконец прекращался, Умар пояснял, что «деятель» — это птичка такая.
— А, понятно! Он ещё та птица? — уже поддерживал нехитрую игру я сам.
— Да нет же. У него головка красная, — подключался Саша. И он ею долбает. Ну как ты не понимаешь?
— Кого долбает? — продолжал я свою роль.
— Жуков всяких! — отвечал он.
— Жуликов, что ли?
— Да птица это, птица. Дятел, по-вашему. Дятел. Понял? — заканчивал игру Умар. Но мы ещё долго все вместе смеялись.
Были мы тогда все молоды и веселы от молодого же домашнего вина, привезённого чеченским другом. А толк в вине чеченцы знают. Нигде не доводилось мне больше пить более вкусного и мягкого вина, которое больше радует, чем опьяняет. Тогда-то в Грозном ещё производился знаменитый на весь мир коньяк «Абрау Дюрсо».
Ободрённый выпитым вином я задал тогда друзьям, что называется
«вопрос на засыпку». Почему они, считающие себя мусульманами, всё же выпивают? Как это объяснить с точки зрения Корана? На что Ахмед, как более старший товарищ, попытался мне ответить так:
— Шёл как-то пророк Магомет по пустыне по своим пророческим делам.
Вдруг видит, сидят два путника и выпивают. При этом они веселятся, радуются, обнимают друг друга и клянутся в вечной дружбе. И сказал тогда пророк Магомет:
— Люди! Пейте вино и веселитесь! Это хорошо. А что хорошо людям — то угодно Аллаху! И да будет так во веки веков!
И вот прошло какое-то время, возвращается пророк Магомет тем же путём обратно. И видит страшную картину. Оба путника убиты. Из груди каждого торчит кинжал. Вокруг безлюдная пустыня.
Тогда то и запретил пророк Магомет потреблять винцо правоверным на веки вечные во славу Аллаха и для пользы верноподданных, дабы не нарушали заповедей под воздействием горячительных напитков.
Таков был небольшой «урок религии», данный нам Ахмедом в переводе его друга Умара.
— Тогда почему же вы всё-таки выпиваете? — допытывался я.
— Но, ведь, и вы тоже не всегда придерживаетесь христианских заповедей, — отвечал Ахмед.
Кто бы мог подумать, что по прошествии полутора десятка лет все мы, и русские, и чеченцы так жестоко будем их нарушать? Некогда прекрасный четырёхсоттысячный южный город лежит в руинах, десятки тысяч людей погибло. Сотни тысяч судеб искалечено войной. Странной войной в мирное время. Что это? Наказание Господне за неверие, за грехи людские?
Надолго ли запомним мы эти чеченские уроки?
Сквозь облака пороховой гари Второй чеченской, каждый день врывающиеся к нам с экранов телевизоров, видится мне маленькая комнатка студенческого общежития, плывущая как бригантина в облаках табачного дыма. И молодые чеченские парни, склонившиеся над конспектами, усердно шевелящие губами, постигая уроки химии, данные им Сашей. И мы, тогда восемнадцатилетние русские ребята, весело и с удивлением открывающие для себя язык и обычаи чеченского народа.
По какой-то зловещей иронии истории, основанная царским генералом Ермоловым крепость Грозная, стала грозной сначала для воинственных чеченских племён, потом же имя города стало нарицательным уже и для самой российской армии, как впрочем и для всего человечества в целом. Подобно Чернобылю, ставшему поистине «чёрной былью», Грозный стал грозным предупреждением неразумным политикам, всем тем, кто пытается вместо того, чтобы убеждать силой разума, побеждать силой оружия.
Михаил Быков. Март 2000 г.
