Я ползла по направлению к отчему дому как безногий Мересьев, оставляя кровавый след на холодном асфальте. Правая моя нижняя конечность ныла от десятка ударов в деревянную дверь. Дверь уже не ныла, она умерла и отвалилась.
Точка в отношениях была поставлена. Я исступленно выгрызала из сердца Большую любовь. Вырывала с кусками мяса и обломками ядовитой стрелы. Размазывала тушь и сопли по волосам подхватившей меня Наташки.
Повиснув у нее на спине, шептала хриплым альтом:
— Брось, командир!…
— Нечего киснуть, жить будешь! Заткнем твой фонтан артериальный малотерзающим душу развлечением.
Развлечение звалось Серёгой. В миру своем бандитском – Злыдень.
Характер нордический, не женат. Я надрывно лавмидукала со сцены, а Серега садился за ближний столик и буравил меня наглым масленым взглядом на протяжении трех дней.
Обладая внешностью Бандераса и длинным кожаным плащом, Серега не оставил мне шанса устоять.
На четвертый день он подошел ко мне и пригласил отведать курицы в его обществе. Предложение было озвучено в очень романтичном месте – под килловатной колонкой, орущей «Мой номер двести сорок пять, на телогреечке печать! …»
В общем, послышалось мне не «на курицу», а «накуриццо». Естественно я согласилась. Бандосс этот крышевал кафе, в котором я пела, а к заведению примыкала сауна. Туда-то я и навострила ласты после работы.
Мы жрали курицу и водку, премило болтали и пели Шуфутинского в караоке. И все было бы мирно, если бы не пресловутая мужская потребность – хвостами павлиньими мерцать.
Чёрный плащ был небрежно сброшен на пол, и на мускулистое загорелое туловище водрузился невъебенный бронежилет. Я аплодировала как пидор на показе Юдашкина. Самозабвенно и с оргазмом.
Потом Сережа решил добавить красок в оперение и показал мне целый оружейный склад. Там-то я увидела ЕГО. Гладкоствольное, блестящее, нежно смазанное.…
Растеклась по полу:
— Дай стрельнуть, — говорю, — а то не дам! Бандерас открыл маленькое окошечко, как иллюминатор в танке. Пахнуло весной, бензином и куражом. На пейзаже – хайвей любимого города, стеклянная остановка и две урны по бокам. Ночь. Улица. Фонарь. Аптека…
Урны я расстреливала минут пятнадцать. Они консультировали и блевали окурками.
После пришел кураж алкогольный, да и меткости снайперской поубавилось. Короче, бахнула я в стеклышко, и так красиво оно разлетелось фейерверком прозрачных брызг, что остановиться я смогла, когда стрелять было уже некуда.
Очнулась позже. Переосмыслила Блока – Ночь. Улица. Бандюг. Библиотека. Перепрыгнула через туловище в бронежилете и бес трусцой. И сбежала…
Вечером следующего столетия неизбежность и врожденная непунктуальность привели меня на работу на полчаса позднее директорских пиз@дюлей.
На пороге кабака задумчиво курил напарник Костяныч, разглядывая сквозь сизый дым мамаем пройдённую остановку. Он заглянул в мои честные похмельные глаза, и я призналась, что не авария автомобильная послужила причиною созерцаемому дестрою.
Потом и Серега подтянулся:
— Оля бл@я! Я все утро пульки из урн выковыривал, и стеклышки на предмет оных просеивал!, — и перепрятал оружейный склад на всякий случай подальше от меня и ментов.
Остановку починили за счет налогоплательщиков, Серегу через пару-тройку месяцев загребли-таки в ментовку, но это уже другая история, со мною не связанная…
