На кладбище Святого архангела Михаила опустилась полночь.
Ну, полночь и полночь… Что же тут необычного?
Вдруг где-то в вышине резко вспыхнула и ярко засветилась далёкая Вифлеемская звезда. Тишина. Лишь, издалека доносится лай деревенских собак, говорящих о чём-то своём.
Первой заговорила фотография молоденькой девушки, сделанная на эмали давно умершим фотографом.
— Как-то странно, господа, я снова вижу этот мир, я кружусь среди миллиардов звёзд, как когда-то на балу в юнкерском училище с милыми кадетами. Представьте себе, я тогда была влюблена в молоденького корнета, такого симпатичного…
Ей ответила фотография старушки с могилки напротив.
— Кости твоего корнета, расстрелянного большевиками за участие в Кронштадтском мятеже, давно сгнили в земле, когда моего мужа лейтенанта Лаптева сбил немецкий ас в бою под Одессой. Он-то погиб смертью героя…
— О, дамы, дамы, не ссорьтесь! Мы же здесь все у себя дома. А дома просто грех затевать ссоры, — вступил в разговор портрет молодого мужчины, сделанный очень искусно на чёрном мраморе громадного обелиска. — Каждый из нас достоин своей смерти. Вот я, например, в начале девяностых годов сделал головокружительную карьеру. Был вхож в президентские круги, владел сетью банков и миллиардным состоянием в твёрдой валюте, разумеется. Головокружение завершилось контрольным выстрелом киллера, которого в свою очередь тоже убрали, и концы в воду. Теперь вот я здесь, среди вас, лежу обглоданный могильными червями, и ничто меня уже не утешет. Моего заказчика, крупного чиновника из правительства Москвы, убрали несколько позже, когда шёл передел сфер влияния в игорном бизнесе. Подумать только, какая-нибудь бабуля с городской окраины, получающая нищенскую пенсию и попивающая жиденький чаёк перед старым телевизором, вприкуску с карамельками, куда богаче меня… Богаче на целую жизнь!
Вдруг ожил портрет с обелиска напротив, который был увенчан красной пятиконечной звездой.
— Моя подводная лодка покоится в холодных северных водах. Её потопила ракета-торпеда с российского авианосца. Правительственная комиссия так до конца и не разобралась в причинах катастрофы. То ли мы стали жертвами обычного для нашего времени и нашего флота разгильдяйства, то ли жертвой преступного эксперимента. Кстати, американская лодка, следовавшая параллельным с нами курсом, едва увернулась от этой торпеды, слегка задев нас своей кормой. Потом она зашхерилась в норвежских фиордах, преследуемая тремя истребителями с “Петра Великого”. Мощный взрыв разворотил весь первый отсек, вызвав детонацию боезарядов собственных торпед. Надежды на спасение не оставалось никакой. Лишь десяток моряков из кормовых отсеков ещё несколько часов продолжали борьбу за живучесть, но всё тщетно.…Теперь вот здесь покоится моя фуражка – это захоронение чисто символическое. И пусть тайна гибели нашего атомохода осталась погребена среди морской стихии, но мы не посрамили чести российского флота, мы не продавали Россию направо и налево, до конца выполнив свой долг перед Родиной.
Полная луна ярко освещала узкие аллеи старого кладбища, на которые легли причудливые тени вековых деревьев. Вскоре к странным голосам с этих надгробий присоединился целый хор голосов с других могил. Никто никого уже не слушал, а лишь говорил, каждый о чём-то своём.
— А меня все мои родные и близкие уже давно забыли и даже на Троицу не навещают, не смотря на слова, вырубленные в камне, — раздалось с заброшенной могилы, что по соседству с первыми тремя.
— Где вы – жена, дети, отец и брат? Мама, милая мама, только ты меня понимаешь. Спи, моя родная, спокойно. Твой сын теперь всегда с тобой!
— А я умер ещё в колыбели. Воспаление лёгких. Не углядели родители, да я и не нужен был им вовсе, просто мой молоденький отец не хотел идти в армию, а мать нуждалась в жилплощади и пособиях, не имея никакой специальности. Не оправдал я их надежд. Прости, сестрёнка, не успел я тебя полюбить. Увидимся позже.
— Я ждал свою девушку у кинотеатра. Хотели мы с ней пойти на последний сеанс. У меня до сих пор в кармане лежат два билета на “самый последний ряд”, — послышался голос молоденького паренька с Кленовой аллеи. Его могила была ещё совсем свежая, но памятник с фотографией на эмали и надписью “От родных, близких и любящей вечно невесты” уже стоял. – Вдруг откуда-то сбоку подошли трое бритоголовых парней и попросили закурить. Да и был, то я, ведь, некурящим. Не успел я ничего ответить, как почувствовал острую боль под ребром. И всё. Больше ничего не помню. Не дождался я тебя тогда, моя любимая. Ты не горюй, выходи замуж, живи долго и счастливо. Всё равно, придёт время, и мы будем вместе, ведь для любящих людей даже смерть – не преграда.
— А я разбился на мотоцикле, — вторил ему голос навсегда оставшегося молодым мужчины с потускневшей эмали, на которой едва проглядывали годы жизни. – “Ява” у меня была двухцилиндровая, бензобак и крылья хромированные. Последнее слово техники из братской Чехословакии. Поругался я в тот вечер с женой, поскольку был выпивши после трудового дня. Ну, план мы тогда с ребятами выполнили досрочно. Помните – “пятилетку – в четыре дня”? Ну, добавил я со злости на супругу ещё стаканчик, выкатил из сарая свою двухцилиндровую красавицу, даже шлем сгоряча забыл. А дальше – ночь, пустынное шоссе, ручку газа – до отказа и свежий ветер в лицо. Вдруг из-за поворота яркий свет фар. И всё. Вот я здесь: получите — распишитесь.
— А меня настигла пуля “душмана”, — послышался юношеский тенорок с серебристого обелиска под красной фанерной звездой. – “Интернациональный долг” мы тогда выполняли в дружественном Афганистане. Дело было под Кандагаром. Шли мы моторизованной колонной. Слева отвесная скала, справа ущелье. Вдруг, на мине подорвалась головная БМПэшка, из гранатомёта “духи” подожгли последний фургон. Короче взяли нас в “клещи”. Ребята, выпрыгивая из-под брони, стали занимать круговую оборону. А я забыл своего “калаша” с предохранителя снять. Так ни одного выстрела и не сделал. Как жаль. Девушка меня на родине ждала. Писал, что, как отслужу — мы обязательно поженимся. И вот теперь эта цинковая колыбель, да фанерная звезда. Не добили мы тогда “духов”…
— Вот и меня подстрелил снайпер, точнее снайперша, — заговорила обычная фотография с совсем ещё свежей соседней могилки. Любительский фотоснимок молодого улыбающегося парня в камуфляжке российской армии образца девяностых годов был просто приколот кнопками к наспех сколоченному кресту из свежеструганных досок. — В тот год проходили выборы президента, под это мы с “чехами” и заключили позорный “хасав-юртовский” мир. Наш батальон возвращался в казармы со своих позиций. Настроение у ребят было приподнятое. Два года этой нелепой войны прошли, как в кошмарном сне. Да и войной то её официально не называли, а так – “мерами по наведению конституционного порядка”. И вот домой! Наконец-то. Я тогда другу Сашке анекдоты про “новых русских” травил. Смеялись мы оба от души. Выстрел бывшей прибалтийской биатлонистки прервал мой рассказ, да и жизнь заодно. Потом завязался жестокий бой. Сашку тоже убили. Нас предупреждали командиры, что на ветвях деревьев ещё сидят эти красавицы-кукушки. Но как же… Мир! Сам генерал Лебедь принёс его нам на своих белых крылах… Долго ещё мои останки лежали в числе других неопознанных трупов в рефрижераторе под Ростовом. Но мать старушка настояла на генетической экспертизе, и вот теперь я здесь среди вас, друзья мои. Предали нас тогда, братцы!
— Вот и я говорю, что братва у нас продажная, — донеслось с шикарного чёрного обелиска, огороженного причудливыми столбцами с грифонами, держащими в своей пасти массивные анодированные цепи, кажущиеся золотыми в призрачном свете яркой луны. На обелиске был мастерски, с фотографической точностью выгравирован портрет молодого зловеще улыбающегося бритоголового мужчины. На его шее виднелась золотая цепь, почти такая же массивная, как на ограде. — Вёз я тогда на своём джипаре общаковскую кассу. Вдруг, конкретно, наперерез мне грузовик с песком из переулка выскакивает — и по тормозам. Я на полном ходу влетаю в него. Но ничего, живой остался, в натуре, только лоб о стекло раскровил. Пристёгиваться не забывайте, господа! Только вижу в зеркале, что сзади тут же менты подъехали на своём “козле”. А может и наши переодетые. Хрен их разберёшь! И исполосовали очередями из автоматов нас с моим джипарём, конкретно, так, что мало не покажется. Кейс с кассой, естественно, тут же исчез. Ну, правда, поминки потом справили по высшему разряду, общий сходняк был. Обелиск, вот, на общаковские бабки отгрохали. Только кому всё это теперь надо? Старушка мать вот недавно приходила поплакать. Говорит, что не уберегла меня её любовь. Следователь тогда ей сказал, что убит я, мол, был при оказании сопротивления работникам правоохранительных органов. А какое, братцы, сопротивление, если я, в натуре, даже отстегнуться не успел. Предала меня тогда своя же братва. Я за базар отвечаю.
— Ой, родненькие вы мои! – послышался писклявый старушечий голосок с заросшей одинокой могилки. Это заговорил почти совсем уже выцветший портретик Прасковьи Фёдоровны, скончавшейся в своей постели от старости в уже далёком 1962 году. – Всё страсти тут какие-то рассказывают. Смертоубийства сплошь, прости, Господи, души рабов твоих усопших сном вечным. А я-то схоронила старика своего ещё до войны. От туберкулёза он, сердечный, скончался. Двое сыновей наших в Отечественную погибли смертью храбрых, так я внуков и не дождалась. Неженатые они были, мальчики мои. Под старость вот мигрень с подагрой замучили. Боли были такие, что у Господа смертушки быстрой просила. Он меня в молитвах моих и не оставил. Недолго и мучилась. А домик мой деревенский потом под бульдозер пустили. Теперь там новостройки. Только та берёзка, что под окном у нас росла, которую мы ещё по молодости с муженьком моим любимым сажали, до сих пор шелестит листвою, напоминая о годах ушедших. Наши души теперь вместе частенько навещают её. Так всплакнём, да и улетим вместе, в даль светлую, прекрасную.
— А я погибла недавно в переходе метро на Пушкинской площади. Взрыв прогремел неожиданно. А ведь мы с сестрой всего через два дня собирались отправиться к морю, в Сочи, — голос молоденькой девчушки дрогнув оборвался.
И долго ещё какие-то голоса слышались то с Тополиной, то с Ольховой, то с Рябиновой аллеи. Но вдруг за покосившимся забором старого кладбища пропел деревенский петух. Свет Вифлеемской звезды стал угасать. На горизонте забрезжил рассвет, начинался новый день. Прекрасный и удивительный…
А Вы, уважаемый читатель, не желаете ли сфотографироваться на эмали?
Михаил Быков.
