— «Постарела я как-то… Сильно постарела» — подумала про себя белая тощая корова, глядя на свое отражения в пруду. — «А бывали времена, когда кузнец вместо жены доярки утром придет да как схватит меня за сосцы, я ему тут же все молоко и отдавала. Руки у него крепкие были, глазюки сверкали, усы в молоке… Бабаньки дужа его любили, да и он их вниманием не обделял, на жену не глядя. А теперь даже самый пришибленный бык Яша на меня не смотрит… Коровы не обсуждают.… Не та я уже… не та… А любви ж как хочется» — продолжала свои размышления, пожевывая пучок сена, белая корова.
— «Случился у меня как-то роман… Молодая была, смелая, желала, чтобы все у меня выходило не как у всех. Аж вымя горело, как хотелось мне по полю прогуляться с гнедым жеребцом Артистом. Грива роскошная у него была, ноги сильные, взгляд умный… Как только гляну за изгородь на Артиста своего – так сразу соловьи в душе поют. Долго я ему ресницами хлопала, пока, наконец, гордая гнедая не решилась сбежать из конюшни своей ко мне на встречу. Гуляли мы по озерцу тогда ночному, на звезды ржали, лично я мычала… Хорошо, одним словом было. Долго еще весь коровник сплетничал, морально опущенной меня называли, националисты фиговы. Еще бы, один бык на весь коровник… Завидуют».
Корова опустила голову и перестала жевать.
— «Погиб Артист мой.… Купили его тогда, хозяева неопытные были и хорошим характером с манерами не отличались, заездили, заработали.… А ему бы выступать, красивым был.… Вот если бы специалист какой толковый приехал, сразу бы заметил красавца гнедого. Все время дело с рабочим классом иметь приходится, а как хочется стихи в салонах слушать, там, где породу ценят, стать, красоту… Была бы я лошадью — в цирк бы сбежала, выступать, в Москву! А так… коровы никому не нужны…».
Всплакнула белая, хлюпнула носом, хвостом мух прогнала и свалилась оземь всей тушей своей.
— «Старая я стала… Молока не даю, не нужна никому… Одиноко мне. Если бы Цезарь рядом был. Цезарь любил меня очень. Его привезли к нам рано утром, все коровы так и присели — хорош бык, селен, пар из ноздрей. Весь коровник в очередь выстроился, одна я фыркнула в его сторону, мол, самоуверен слишком, красуется много. В нем гордость-то его бычья тогда и взыграла, и как растолкал он существ коровьих, копытом о землю ударил, замычал…
Я ему:
— «Что грязь-то разводишь, свинья что ли?»
Он глаза от изумления выпучил, хвостик опустил, бровки к носу сдвинул, развернулся и, прихватив с собой рядом стоящую корову, вышел. После этого случая долго я еще стихи его любовные слушала, пучки сена в подарок получала, яблоки свежие, с дерева сорванные… пока не отдалась. Хороший теленок у нас родился.
Говорила я Цезарю тогда:
— Ты ж не только возле меня крутись-то, работу свою выполняй, а то забьют тебя.
Не слушал он.…
— За тебя, говорит, и умереть не жалко.
Хозяева тогда и подумали, что непригоден бык … Не стало Цезаря».
Белая подняла голову свою, в небо тоскливо взглянула, тяжело выдохнула и уткнулась носом в камень.
— «Все за нас в этом мире решают, не свободные мы. Хотела я в цирк, хотела с Артистом сбежать, хотела с Цезарем обычной бабьей жизнью зажить.… А нет, сиди тут, работай на хозяина, траву жуй и молоко давай, телят рожай… Судьба моя, видать, такая.
Я ж, как-то было, почти уже сбежала. К нам цирк приезжал. Ну, думаю, это шанс мой последний. Весь вечер репетировала мелодичное мычание, перевороты на земле, стойку на задних копытах, коронную улыбку и мастерство поклона особо оттачивала.
Утром, когда ворота коровника распахнули я было рванула через поле, что есть силы, как вдруг заметила его… Тощего, сутулого, непонятного пятнистого цвета… Слышу колхозники говорят: «Да на кой черт он нам нужен! Не примут коровы его. Если за неделю не освоится – будем резать». Бураном звали его.
Все коровы смеялись над ним, а быки топтали и толкали. Буран слабым был, все рисовать любил, мечтал по свету скитаться, пейзажи фиксировать. Верил он, что в каждой вещи жизнь присутствует, траву даже есть не мог — жалко ему было. Вот и я его пожалела. Осталась в коровнике этом, бездуховном. Родила от Бурана теленочка, он мне в подарок на камне у изгороди мое имя выгравировал. А вскоре заболел и отправился… скитаться… по небу…
С одной стороны, если бы не мужики — может, стала бы я артисткой цирка. Ездила бы по свету в нарядах, овации слушала, в лучах софитов и популярности согревалась.
С другой – без любви как же? Без любви нельзя, как и без искусства.
И надо же мне было уродиться коровой! Все свое глупое коровье существование провела в этой деревенской самодеятельности, сыграла самые плохие спектакли жизни, так и не сумела вырваться из бытового коровника»…
Белая усталым, потухшим взглядом окинула, подходящего к ней колхозника Борю в грязных штанах и с нечищеными ногтями на пальцах громадных ручищ. В руках у него было ружье. Белая закрыла глаза, улыбнулась своей коронной улыбкой и услышала звон, ударившихся друг о друга оркестровых тарелок.
Звук растворился, и заиграла мелодия. Это был джаз! Много разноцветных фонарей вокруг, на ней шикарный костюм, ее тело усыпано блестками. Все вокруг кружится, люди в вечерних платьях аплодируют стоя. На арене рядом с ней Артист с ухоженной блестящей шерстью, и роскошной вычесанной гривой, он кланяется ей. Рядом Цезарь и Буран. Все восхищаются белизной, красотой и молодостью Белой.
«Как хорошо, когда мечты сбываются», — подумала корова и, утомленная овациями, вниманием, закрыла глаза…
