Дед Василий зашепелявил скороговоркой:
— Лиса, лиса… Слюна, застрявшая в горле, сипела при каждом слове охотника. Лед шустро спрыгнул в придорожную канаву и замер, словно легавая собака в стойке, вытянув тощую в пупырышках шею. За ним последовал сопровождавший деда мальчик. Он не успел заметить рыжего зверя, и от этого был в замешательстве. Словно слепой, мальчик оглядывался по сторонам, то привставая, то приседая опять, отчего из засыпанного снегом кювета то появлялась, то исчезала его голова в светлой заячьей шапке.
Дед дернул спутника за локоть и указал направление:
— Вон, видишь, куст, туда и забежала рыжая, глядишь, — появится, на нас прямиком шла.
На противоположной стороне дороги на ровном от снега поле одиноко стоял ивовый куст. Его замерзшие ветви поседели от инея. Он был похож на серую шапку, брошенную на белую скатерть стола. Казалось, он пуст. Но вот у основания что-то вздрогнуло, и на поле появилась лисица.
Охотники как по команде пригнули головы, и старший из них издал тонкий писк, точь-в-точь такой, каким пищат мыши. Лисица замерла. Мышиный писк повторился, и рыжая, ступая, как по тонкому льду, направилась прямо к караулившим ее охотникам. Ее ждали.
Бах,… бах,… гулко прокатились выстрелы. Лисица упала в снег. Все кончено. Но через мгновенье зверь, будто распрямившаяся пружина, сделал огромный прыжок в сторону и, стелясь над сугробами, мчался прочь. Бах,… бах,… прогремело вдогонку. Куда там. Лисица исчезла, растворившись в снежной дали.
Дед Василий, стрелявший последним, резво вскочил на ноги. Сделав несколько больших прыжков в сторону исчезнувшей лисицы, он, завязнув в снегу, свалился в сугроб и, вереща разгневанным хорьком, повернулся к своему спутнику. Ругательства, как заряды проснувшегося вулкана, начали извергаться окрест. Слова часто невозможно было разобрать и перевести. Эта скороговорка перемежалась визгливым криком, словно дед в этот момент гнал своих деревенских овец. Мальчик, выкатив глаза, замер, как лягушка перед удавом. Его рот открывался все шире и шире. Ружье со слегка дымившимися стволами повисло и безвольно раскачивалось туда-сюда. Спутник деда обмяк и плавно опустился на снег.
Мало-помалу дед успокоился, перестал ругаться, поднялся на ноги и подошел к мальчику. Глядя на него сверху вниз, старый охотник некоторое время размышлял, потом, прищурив глаза и хмыкнув для значимости, торжественно произнес, словно приговор:
— Ну что, дурень. Быть тебе лисогоном.
План старого охотника был прост. Невдалеке через снежную скатерть полей раскидала свои заросли низина. Она соединяла болото с дальним лесом. Низина — верный лисий лаз. Здесь дед решил сделать засаду. Он останется в карауле, а мальчик станет загонщиком, пойдет по следу до тех пор, пока не выгонит лисицу к затаившемуся стрелку. Спутники разошлись.
Строчка лисьего следа пересекла жнивье и привела в деревню. Когда-то здесь жили люди. От дворов пахло прелой соломой и дымом. Лаяли собаки. На щербатых бревнах моста скрипели подводы, кто-то топал на крыльце, сбивая с валенок снег. Теперь же лишь несколько покривившихся изб стояли в ржавой щетке бурьяна и голого малинника. На старой березе как диковинный нарост темнел замшелый скворечник. Кривой шрам трещины расколол дощатые стены и обнажил его набитые плесенью внутренности.
Казалось, все живое навсегда покинуло здешние места. Но вот у околицы с покосившегося шеста надсадно каркнула ворона, поперхнулась, завидев человека, и полетела прочь. Тем временем стайка щеглов весело шелушила дальний репей, и везде среди яблоневых стволов пробили свои тропы зайцы. За деревней лисий след нырнул в овраг и, показавшись на его противоположном боку, стал петлять.
— Никак лечь задумала.
Молодой охотник пошел медленнее, озираясь и напряженно всматриваясь в снежную пелену. Лисица на этот раз была осторожна. Почуяв опасность, она вовремя поднялась с только что устроенной лежки и направилась к низине, ведущей в болото. Там в непролазной чащобе можно было надежно укрыться от погони. Дойдя до места, где лежала лисица, мальчик остановился. Закинув за спину ружье, слезящимися от ветра глазами он с надеждой всматривался вдаль.
— Ишь ты, в мох пошла. Ну, теперь держись, рыжая.
Мальчик живо представил себе поле, лисицу, трусившую прямо к месту, где сидит дед Василий. Он-то не промахнется, и зверь дойдет. Но вдруг картинка прервалась. А что если не ждет дед лису с этой стороны? Как сообщить о плывущей к нему в руки удаче?
— Ба… так я же лисогон! А это значит… Гав… гав… — понеслось окрест, — гав,… гав,… — прозвучало более высоким тоном. — Здорово, ай да я. Гав,… гав,… — загулял по пригоркам заливистый собачий лай.
Дед Василий расположился у стожка на пригорке. С высоты лучше видно окрестные поля и до низины рукой подать. Солнце тем временем поднялось высоко, и стали ощутимы касания его лучей. Поднявшийся ветерок погнал под ноги снежные струйки и срывал комочки инея с веток полыни, после чего они вздрагивали. Привалившийся к стогу дед ощутил разливающееся по телу блаженство. Улыбка поплыла от уголков его губ и, собрав морщинки, коснулась глаз. Время шло, и с его сладостным течением глубоко внутри робко стало нарастать чувство беспокойства, так давно знакомое охотнику, обычно постигающее человека перед желанной встречей. Его можно было сравнить с ощущением холодка, охватывающего грудь, когда несешься с кручи. Чувство это не подводило старого охотника.
— Вот она, идет голубушка, — дед Василий вжался в стожок, дыхание затаилось.
Тем временем направившаяся в низину лисица замышковала. Зверь останавливался вдруг в самой неожиданной позе, замирал на мгновенье, приклонив голову и нахлобучив загривок. Потом разом делал несколько высоких прыжков и в самом последнем, свечой закинув хвост, сильно ударял передними лапами в снег, придавливая спрятавшуюся там мышь. Затем лиса принималась неистово копать. Иногда, увлекаясь своим занятием, зверь вырывал такую нору, что совсем скрывался в снегу, оставив на поверхности только хвост. В этот момент у деда Василия от нетерпения начинали трястись поджилки. Однако лисица в своей норе долго не задерживалась. Неловко выбравшись задом обратно, она прислушивалась и осматривалась. Всякий раз, когда зверь после снежного погружения выбирался назад, дед убеждался в правильности своего подсказанного опытом решения — наметить событие, затеять его, а потом терпеливо ждать развязки. Так он ждал и теперь. Ни один мускул охотника, казалось, не шевелился. Когда лисица в очередной раз залезла в снег, дед Василий наконец позволил себе оглянуться.
— Батюшки светы!
По самой кромке кустов, вдоль низины, к нему не спеша трусила другая лисица. Временами она тоже мышковала в стерне поля. Оба зверя находились на равном удалении от охотника и могли приблизиться одновременно. Сердце Василия заколотилось, руки наполнила дрожь, в висках застучало сильнее — ждать-ждать. А когда дед увидел третьего зверя, показавшегося на холме и заинтересовавшегося мышкующими лисами, волнение охотника выросло до предела. Сладкие муки ожидания стали нестерпимыми. Лисицы дружно сходились к дедовой засаде все ближе и ближе.
Вдруг звери разом замерли. А еще через мгновенье лисы бросились врассыпную. Деда даже пот прошиб. Кто это их напугал? Охотник выскочил из своего убежища.
Кружась, как юла, он осматривался, то вскидывая голову высоко, то наклоняя ее набок, будто прислушиваясь.
— Чу!
— Гав-гав, гав-гав, — слабо донеслось издалека. — Гав-гав, — донеслось уже громче.
— Откуда взялся этот кобель? Нет — это сука чья-то. Нет — дворняжка, — гадал дед. — Вот невезуха, всю охоту спугнула, паршивая падла!
— Гав-гав, гав-гав, — неслось из-за холма уже отчетливо.
— Погодь-ка, — догадка, как близкий гром, парализовала деда. Он замер на месте. Волна ярости подступила к горлу. — Ну пусть только этот кобель подойдет поближе, я ему покажу, как брехать, на всю жизнь запомнит. Пес его побери!
Молодой охотник, высоко лая, бодро подходил к засаде деда. Он был преисполнен чувства выполненного долга. Лицо раскраснелось от быстрой ходьбы и сияло широкой улыбкой, так что видны были белые ровные зубы. Оставалось только, приложив по-пионерски руку к голове, звонким голосом отчитаться деду: дорогой товарищ начальник, ваше приказание выполнено. Именно так и собирался поступить мальчик по прибытии. Но, увидев молчаливо-недобрую фигуру деда, стоящую около стожка, лисогон замедлил шаг и улыбка спала с его лица. На всякий случай остановившись поодаль, он самым бодрым голосом, на который в этот момент был способен, спросил:
— Как дела, деда?
Если бы мальчик спросил что-нибудь еще, дед, возможно, выдержал в молчании его реплику, но это бодрое: как дела, деда? — сорвали стоп-кран эмоций деда Василия.
— И-и-их… — завопил дед и бросился на мальчика. Он прытко скакнул через полынный кустик и стремительно приближался к спутнику. — И-и-их, я тебе покажу, как дела! И-и-их, покажу, как брехать попусту!
Мальчик на этот раз не стал дожидаться приближения старого охотника. Он повернулся и во всю прыть побежал от нападавшего, жалобно оправдываясь.
— Деда, так я же лисогон, мне ведь положено лаять.
— Сейчас узнаешь, что тебе положено!
Дед снова кинулся к мальчику. Старого охотника на этот раз остановила только одышка.
— Погоди, придем домой, я тебе все объясню, что тебе положено, — голос старика то и дело прерывался.
— Деда, я же не нарочно, — писклявил в ответ лисогон.
Василий снова бросился к нему, тот вновь отбежал.
Две человеческие фигурки, одна впереди другой, одиноко поднимались по склону, оставляя за спиной широкое ложе низины. Казалось, что они затеяли какую-то игру. Шедший сзади вдруг начинал догонять идущего впереди. Тот отбегал, сохраняя прежнее расстояние. Изредка доносился старческий голос:
— Я тебе покажу, лисогон!.. Покажу, что положено!..
Погода портилась. Налетавший ветер то и дело уносил звуки голоса прочь. Опускающееся небо готовилось без остатка растворить помутневшее солнце. Подошвы кустарников жадно слизывали поземку, а из их глубины следили за уходившими людьми бесстрастные, словно вечность, звериные глаза.
