— Как бы я хотела увидеть, что сейчас делает мой муж!!! Я так его люблю, так скучаю по нему!!!
— Дааа… Я тоже всегда мечтала… вот был бы у меня такой волшебный телевизор, малюсенький. Хопа-на, включил его, настроил на нужный канал и смотришь. Вот он, любимый твой, вот он встал, потянулся, сходил поссал, побрился… Ну и так весь день за ним подсекаешь. Дааа… Но такого не бывает. А жаль!
Мы лежим в палате с белым потолком и темно-зелеными стенами.
Она, та, с которой я мечтаю, она после неудачной беременности, а я, наоборот, очень хочу ребенка, но меня мучает страшный токсикоз. Я не могу даже на нюх переносить еду, пью одну газировку и компоты. Меня подкармливают внутривенно какими-то препаратами и заставляют есть жёлтые таблетки.
Я украдкой выкидываю таблетки в раковину, не хочу травить родной комочек внутри себя. Я знаю, что всё будет хорошо. Пройдёт этот дурацкий токсикоз. Так всё непродуманно и очень жестоко непродуманно в этом долбанном мире. Иногда кажется, что всё специально подстроено. В одну палату загоняют и несчастных, и условно счастливых. Чтоб одни завидовали, а другие стеснялись своего счастья. Ну, то есть, чтобы счастливых и улыбающихся не было в принципе.
Зашла Жанна, очень смешная девушка, душа компании. Она «лежит на сохранении». У неё четвертый месяц, первая беременность, и вдруг стали отекать ноги, в моче нашли следы белка. Этим белком всех пугают. В моём представлении это такой монстр, которого надо опасаться. И если он появился — бегом в больницу.
Пока ребёнка родишь — столько всего натерпишься и наслушаешься.
Жанка рассказывает смешные истории, веселит нас. Мне нравятся такие девчонки, я всегда стараюсь быть поближе к таким. С ними не страшно. Вот сейчас, мы слушаем, как её отец вешал хрустальную люстру, будучи в стельку пьяным и как он ё@бнулся вместе с этой люстрой со стола, один рожок люстры разбился вдребезги. А мать лупила отца за это по лысине.
Вот кажется, банальная история о банальной хрустальной люстре, а Жанка так её преподносит, что девочки на сносях могут не ровен час преждевременно родить. Я с опаской смотрю на них и сама смеюсь до слез.
Вот так и лежим в палате, все вместе. Сохраняющиеся, бесплодные и скинувшие. На моей тумбочке стоит закатанная банка компота из абрикосов. Это передачка от золовки. Сестры мужа.
Моя кровать у окна и солнечный луч падает на банку. Оранжевый цвет вперемешку с солнечным поднимает настроение. Но мой цепкий взгляд замечает в компоте черное пятнышко, на самом дне. Приглядевшись, я понимаю, что это муха. Меня тошнит. Узнаю свою золовку. Я больше чем уверена, что она эту замаринованную муху тоже прекрасно видела.
— На, невестушка, подкрепись, жду-не дождусь, когда вы мне нарожаете племянников.
А у меня не идет из головы разговор о малюсеньком телевизоре. Смех смехом, а я сейчас здесь лежу, пью какую-то гадость, в жо@пу ставят больнючие уколы, а муж? Что он делает именно сейчас? Полдень. Наверное, муж на работе. Я не люблю ему часто звонить, я гордая. Не хочу показывать ему, что мне без него тоскливо и плохо. Он тоже не балует меня звонками. Изображает сильного и волевого супруга, не подкаблучника.
А тут, с нами, лежит такая Валюша Медведева, ой, ну тут такая любовь. Что вы? Каждые полчаса ей звонит благоверный, она ему звонит вообще через каждые десять минут. Я бы уже тихо сошла с ума. Валюша плачет ночами, у неё второй выкидыш, она, наверное, поэтому и звонит так часто мужу, чтобы чувствовать его поддержку и не свихнуться.
Бля@ть, ну где же ты сейчас, мой родной? С кем ты? Может, трахаешь кого? Нет, надо гнать эти мысли от себя, надо доверять.
Я поворачиваюсь лицом к палате и обращаюсь к Лариске. Она самая старшая из нас, у неё уже взрослая дочь, а Лариска хочет родить ребёнка новому мужу, который практически ровесник её дочери. У Лариски большие титьки, пятого размера и она всех нас заставляет жрать килограммами квашеную капусту. «Девки, эти титьки вымахали благодаря капусточке! Посмотрите!». Она подкидывает на ладонях свои огромные «булки», по палате проносятся звонкие хлопки, напоминающие отдаленно звуки е@бли с презервативом.
Я закрыла глаза, в надежде уснуть, и тут вспомнила «кусочек» детства. У нас был утюг, старый, который, когда остывал, вот также щёлкал. Противно и долго. Если мама вечером устраивала грандиозную глажку после грандиозной стирки, то утюг щёлкал потом всю ночь. Но мама гладила не каждый день, а звуки раздавались почти каждую ночь. До меня не сразу дошло, что происходило за стенкой. А мама всегда говорила — «я кофточку ночью гладила, вспомнила, что завтра надевать». Эх, мама, мама! Почему естественный процесс так был постыден, почему бы не ответить на вопрос ребенка так — «мы с папой любили друг друга, или — мы с папой друг другу делали хорошо?». Надо обязательно вот так вот врать? Зачем? Вот тогда-то у меня и отложилось в подсознании, что предохраняться я никогда не буду. Чтобы звуки любви не путались со звуками остывающего утюга.
— Ларис? А представь, вот, допустим, оказался у тебя такой телевизор, ты его включила, а там… Ну, твой любимый трахает шлюху какую-нибудь… Ты что сделаешь?
— А фиг знает. Ничего не сделаю. Просто буду знать, кого он трахает и всё.
— И не уйдёшь от него, не выгонишь его?
— Нет, а зачем? Может, сама пойду и трахнусь с кем-нибудь.
— Эх, Лариска… Мне бы твой характер… И твои… титьки…
Мы заходимся в диком смехе, да так, что в палату заходит раздраженная, полная медсестра и делает нам замечание.
— Кто-то на выписку, смотрю, собрался, выздоровел, смотрю, в одночасье? Мы снова гогочем, зажав рты, а Валька плачет.
— Мне бы хоть мышку родииить… Маааленькую… Я бы её воспитала и вырастила… Ну, почему всяким бичёвкам Бог даёт забеременеть, и рожают они, вон, табунами, голодранцев чумазых. А почему мы не можем? Вот ты, ты, ты… Почему? Белки какие-то находят в моче, отекаем, кровим, токсикозы… Мы что? Плохие что ли? Мы не заслужили что ли этого счастья? Родить ребёнка? ЗА ЧТО? Я не пью, не курю. В бассейн хожу, в спортзал, питаюсь нормально. Мы хорошо зарабатываем с мужем. Мы можем многое дать ребенку. Ну почему Бог не слышит нааас?
Я выскальзываю из палаты, за мной рванула Жанка. Мы уныло бредём в фойе с фикусом и телевизором. Встаём, как по команде, у большого пластикового окна, и каждая думает о своем, разглядывая осенний городской пейзаж. Жанка ничего не говорит, я молчу тоже.
— Смотри, смотри, как странно фикус поливают. Земля везде сухая, а в одном месте мокрое пятнышко, как будто кто-то поссал. Может, санитары-практиканты наши резвятся?
Тут, как по заказу, из лифта с каталкой выходит санитар Боря.
— Борька, это не ты в фикус ссышь, признавайся!
— Чооо, Дубинина, щас магнезию в жо@пу получишь, за такие разговоры. Совсем уже что ли перележала тут?
— Бл@я, нервные все такие. Неее, Люсь, надо в Европу ехать рожать. Кого тут родишь то? Самой бы в живых остаться… Уныло всё… Убого…
Лариска подала нам знак, что Валька-плакса успокоилась и уснула и можно возвращаться в палату. Я беру полотенце и иду в душ. Там очередь. У раковины стоит женщина средних лет и сцеживает молоко из груди, прямо в раковину, громко матерясь. Я таких слов и не слышала никогда в жизни.
— А почему Вы не перетянетесь? Молоко бы и сгорело. Так только мучаетесь.
— Ага, умная, спасу нет. Иди в жо@пу, у меня грудник дома, приду — чем кормить?
— А кто с ним? Если Вы тут?
— Папашка, кто? Привозит мне его три раза. Кормлю. А молоко-то на двоих. Задавил, поганец, сестренку в утробе, говнюк. Видеть его не могу. У меня уже три сына и этот четвертый. Лучше бы дочка осталась, а этот сдох.
Бл@яяя, я не могу уже тут. НЕ МОГУ! Забери меня отсюда, любимый! Где ты?
Жанка Дубинина сама приехала из Дубинино. Тавталогия. И сама Дубинина и живет в Дубинино. Рассказывает нам сейчас, как их соседка принесла недавно долг, наличкой, а соседка недавно переболела гепатитом. И муж, боясь, что Жанка заразится через деньги, постирал купюры и просушил их на батарее. Мы опять всей палатой хохочем, глядя как Жанка пародирует и мужа и соседку.
Я проваливаюсь в сон…. Телевизор… телевизор… телевизор… Мне снится сон… Я роюсь в обос@саной фикусной земле и нахожу там янтарь. Довольно большой и гладкий. И камешек этот будто волшебный экран, как в сказке. Что не пожелаешь — всё покажет. Я во сне понимаю, что это продолжение моей мечты наяву, которая не дает мне покоя. Я ещё так рассуждаю, во сне, как профессор кислых щей: «Это всё неправда — это сон, я сейчас проснусь и пойму, что никакого камня нет».
Утром, не умывшись, бегу к фикусу, и начинаю рыть землю, как ищейка. Горшок глубокий, я засунула руки по локоть. Из ординаторской выходит заспанный санитар Боря и обращается по рации к дежурной медсестре.
— Приём, приём, Светлана Васильевна, у нас кажется помешательство. Больная Ханина, из третьей палаты. Срочно наверх.
И в самый последний момент, за пять секунд до того, как мне скрутили руки, я нащупала в склизких длинных корнях твердый плоский предмет, с кулак величиной. Мне всё равно, ставьте мне хоть тысячу уколов, хоть в жо@пу, хоть в голову, но теперь я точно знаю, что мечты сбываются и что бывают вещие сны.
Я отмыла в струе горячей воды свой «телевизор» с янтарным экраном, хозяйственным мылом, которое взяла в скользкой вонючей мыльнице. На туалетное мыло мы недостаточно заплатили налогов. Только на размокшее хозяйственное, семидесятипроцентное, жёлтое и растрескавшееся. Как всё не эстетично, бля@ть, боже мой. Ну… С Богом…
Мой милый стоит у витрины «Бэбби Гума» и рассматривает детские прогулочные коляски. Моросит дождь, лицо любимого покрылось мелкими капельками воды. Я проследила его взгляд, он направлен на розовую колясочку с белыми бантиками. «Дочку, роди мне дочку, я так хочу, чтоб у нас была дочка!»- мне даже странно становится, обычно все мужчины хотят, чтоб первым родился сын.
Я рожу тебе дочку! А потом сына. А камень я отдам Лариске. Ей, наверное, нужнее.
— Лариска. Слышишь? На… Хочешь узнать всё про своего?
Лариска со страхом смотрит на меня и шепчет.
— Люда, милая, не сходи с ума. Я понимаю, что тебе тяжело, нам всем непросто тут, держи себя в руках, дорогая!
— Посмотри, посмотри, Ларис! Ты только спроси: «Где ты, милый?!».
Лариса сделала всё, как я сказала. Она мудрая и понимает, что если я помешалась, то со мной и надо обращаться как с помешанной. Как с дурочкой. Себе дороже. «Чик-чик!»- торжественно произнесла я, повернув двумя пальцами воображаемый переключатель каналов маленького телевизора. В Ларискиных глазах читался первобытный, неподдельный ужас. Но Лариску уже выскребли, ей не страшно теперь расстраиваться и сильно пугаться. Даже поскользнуться и упасть теперь не страшно, как всем остальным, в чьих матках развивается зародыш. На экранчике появилась миловидная девочка. Лариска ойкнула, ущипнула себя, и вперилась в изображение.
«Ну, иди сюда, дорогой! Ближе, ближе, ближе! Вот так… Целуй меня… Тут… Тут… О! Как хорошо! Хорошо! А шубку купишь? А колечко?».
Лариска засмеялась. Шикарные её груди колыхались, как воздушные шары.
«Вот гад! Дочку мою е@бёт! Ну, это не новость для меня! Главное чтоб не чужих!»
Я извинилась перед Лариской, за причинённую боль, и вызвала в коридор Жанку. Объяснила ей ситуацию. Я почему-то была уверена, что Жанкин муж сейчас тоже либо приценивается к детскому приданому, либо дома на диване смотрит канал «Спорт». Ну, может на работе, либо в качалке. Не может он сейчас никого е@бать, нельзя изменять таким женщинам как Жанка. Это каким же надо быть тогда дураком?
«Да ладно? Не ври! «. Жанка не смотрит на меня как на идиотку. Нет. Она, как и я, верит в чудеса и в инопланетян. Это она просто так изобразила недоверие, для подстраховки.
— Посмотри сама, Жанна.
— Не, я не буду, Люда… Зачем? Понимаешь? Мне кажется, если я каждый день буду получать подтверждение тому, что мой мне верен и любит меня — быстрее разлюблю. А если буду знать, что он мне изменяет — быстрее убью. Лучше уж не знать. Так гораздо интереснее. Это жизнь! Ты прости меня. Но я не буду испытывать судьбу.
Выписавшись из больницы, я отвезла «телевизор» в лес. Закопала его под жимолостью… Навязала на веточках ленточек разноцветных, как на дереве счастья. Кто знает? Может и пригодится когда. Жанка права. Каждый день следить не стоит. Но вот хотя бы раз в пятилетку… Хотя бы иногда… Для успокоения души… Почему бы и нет?
