— Блин, Пётр Иваныч, а ведь, на фиг, идти нужно, уже почти десять часов?
— Да молчи ты, Василий. Не прав ты, и всё тут — Пётр Иванович, толстый бородатый эссеист, тяжело дышал и пускал в уголках своего улыбчивого рта шаловливые пузыри.
— Тут ещё много осталось, надо допить, как так можно уходить?
— Можно, можно, Пётр Иванович! — Поэт Василий отодвинул от эссеиста бутылку и встал.
Оранжевый галстук болтался на его худой шее как символ оскорблённого мужского достоинства.
— Товарищи, — сказал Василий, — давайте расходиться, у меня жена дома!
— Расходиться, расходиться, — подхватили литераторы вслед за поэтом.
Однако, процесс получился долгим, потому что многие из его героев падали, вместо того чтобы встать и двигаться в нужном направлении.
В углу большого стола приседал молодой литератор Димитрий. Голова его качалась из стороны в сторону от непривычного количества выпитой водки.
— Литература — булькало у Димитрия где-то в организме, — зачем она нужна? Пишут люди слова, поучают, а денег всё равно нет. Вот Есенин — молодец, взял и умер. Тут тебе и слава, и тайна, и почёт…
— Вот стану тоже пьяницей, — захотелось Димитрию, — буду ночевать под забором, и мама меня будет ругать, а все литераторы жалеть — Димитрий поперхнулся, и его вырвало.
Присевшая рядом поэтесса Марина посмотрела на Димитрия с сожалением:
— Несчастный, ни стихи писать не умеет, ни водку пить по-человечески.
— Димитрий, отодвинувшись от содержимого желудка, покраснел и стал искать глазами направление к туалету.
— Хорошо, что в нашем заведении есть туалет, — сказал он, как бы извиняясь. Да и вообще туалет – хорошо! — Облокотившийся о стол литературная надежда приезжей национальности Ахимбиев согласно кивнул.
Туалет был где-то далеко. Димитрий, минуя ноги литераторов, не разгибаясь, стал продвигаться в его сторону. Мир слегка покачивало. Писательско-поэтическая масса тем временем текла в противоположную сторону, к выходу. В этом движении то и дело возникали моменты подорожного пения и прощальной декламации.
За оконным стеклом уже начиналась белесая ночь, и где-то высоко над городом бледным пятном вспыхнула первая звезда. Димитрий покоился на тёплом пластиковом сидении, и ему, такому же тёплому и доброму, было хорошо. В трубах шумела вода, и душевное устройство, утихомиренное этим негромким журчанием, вновь обрело тягу к жизни.
— Да, пускай все считают, что я дерьмо, даже пускай меня говном называют, я всё равно,… всё равно когда-нибудь выпущу книжку. Да-да, вот, например, через год или два… «Димочка, ты ведь теперь у нас знаменитость…» У-тю-тю… Они, — Димитрий пнул дверь, не вставая с сидения, — Они какашки и больше никто!
— Кто там? — спросили за дверью.
— Жопа ваша! — буркнул Димитрий и затих в безмолвной радости. Ему было всего восемнадцать лет, а в таком возрасте самоутверждение — вещь необходимая и почётная.
За дверью промолчали. Димитрий почувствовал победу.
— Вообще-то, я не прав; может, литература и нужна, не всем, конечно, — некоторым, ведь когда я читаю книги, я получаю удовольствие.… И деньги на книжки трачу, когда покупаю, значит, труд литератора не напрасен, как минимум, в данном случае.
Где-то далеко хлопнула дверь.
— Все?! Все?! Все?! — кричали минуту спустя на улице, пытаясь сосчитаться.
— Кажется, все, — вздохнул неуверенно эссеист Пётр Иванович, — пятнадцать человек.
— А сколько было? — поинтересовалась Марина.
— Нас тринадцать оставалось, — выдохнул винные пары Ахимбиев.
— Тсс… — обиженно надул губы Пётр Иванович, — я ведь так со счёта растеряюсь, а надо ещё раз.
Весь коллектив замолк. Пётр Иванович повторил пересчёт:
— Четырнадцать.
— На одного больше, — зевнула молодая поэтесса, имени которой никто не знал. От лёгкого ветерка её немного покачивало.
— Это я ваше затруднение, — шагнул к Петру Ивановичу кучерявый юноша, — меня зовут Игорь Радьевич.
Общество расступилось и пристально посмотрело на юношу.
— Да ладно, — махнул рукой Игорь, — чего на меня смотреть, я тоже пишу стихи, как и все.
Конец первой части и начало второй.
Димитрий качнулся и понял, что сидя на таком тёплом и уютном сидении, он чуть не заснул.
— Вот, — зевнул он, — хорошо, что проснулся, а то бы кишки вывалились или ещё что, — он встал, натянул штаны и, пнув ботинком дверь, вышел. В его лицо ударил сильный порыв ветра.
— Даже форточку не закрыли, — поёжился Димитрий, — ищи тут её по всему дому.
Вместе с ветром тяжёлой птицей пролетела синяя чернильница.
— Ну вот, — взмахнул руками Димитрий, — а потом жалуются, что чернил нигде не достать.
Димитрий прищурил глаза и пошёл в сторону воображаемого вентилятора. Неожиданно ветер стих. Димитрий осторожно вошёл в комнату заседаний.
— Вот тебе и здрасте, — удивился он. Вокруг лежало много бумаги, бутылок, раздавленных помидоров и,… и больше ничего, и, что самое печальное, никого.
Над Димитрием пролетел одинокий листок с чьим-то стихотворением. Две лампочки, висящие как две капли, были погашены. Настоящее одиночество.
— Не хочу, — не согласился Димитрий и побежал к выходу. Широкая железная дверь встретила его без особой радости.
— Ты откроешься? — поинтересовался Димитрий. Железо безжалостно промолчало.
— Ну вот, — дёрнулся Димитрий, — я так и знал, ничего другого они придумать не могли — за окном уже было тихо и пустынно. Людей и птиц не было видно. Только одинокие автомобили катились по улицам, подгоняемые ветром.
— Ну что ж, будем жить здесь, — решил Димитрий.
Неизвестный человек с бородой как у литературно-исторического дворника осторожно выглянул из парадной. Его руки нежно обрамляли деревянный сундучок.
— Ох уж эти срочные заказы, — буркнул он недовольно.
Позади у человека был вкусный ужин и красивая женщина, а впереди несколько пустынных кварталов. Он вздохнул и шагнул во влажный уличный воздух.
Димитрий спал на столе, положив руку под голову. К нему через сны приходили простота и совершенство мира…
Тем временем милиционер Варижкович медленно ехал на машине с выключенными фарами и смотрел по сторонам. Сегодня, в эту майскую ночь ему особенно хотелось поймать преступника. В расстёгнутой кобуре призывно подрагивал пистолет Макарова.
— Тихо, — успокаивал его Варижкович. — Всему своё время.
Внешне спокойный, как и учили в милицейской школе, внутри себя Варижкович нервничал:
— Ну, хоть кто-нибудь, — мечталось ему, — хоть какой-нибудь маленький гад.
Димитрию снился огромный паровоз на восемнадцати колёсах. В кабине сидел поэт Ахимбиев и вёл агрегат прямо на Димитрия. Димитрий в ужасе проснулся. Ни паровоза, ни Ахимбиева вроде бы не было, зато были слышны шаги.
— Пришли, — обрадовался Димитрий и для большего драматизма снова закрыл глаза.
— Кто это? — спросил мужской голос с восточным с акцентом.
— Наверное, из фонда, — отозвался женский.
Мужской голос зевнул и полюбопытствовал:
— Думаешь, здесь есть что-нибудь?
— Откуда я знаю? — Может, у этого спросить?
— А вдруг он не разговаривает?
Димитрий обиделся и открыл глаза. Неизвестные мужчина и женщина стояли прямо перед ним.
— Ты разговариваешь? — спросил мужчина.
— Разговариваю, — ответил Димитрий.
— А много?
— Как придётся.
— В прозе?
— И так, и этак, а вы кто?
— Я Маша, а он сержант Нариндошвили.
Только сейчас Димитрий заметил, что на Маше было не по погоде лёгкое платье, а у сержанта не совсем уместная в литературном обществе пятнистая форма, а в руках автомат. Увидев оружие, Димитрий сел и пригладил волосы на голове.
— Мы здесь с друзьями собираемся, у нас как бы клуб.
— А у вас тут лишних детей нет? — поинтересовался сержант.
— У меня вообще детей нет, — натянуто улыбнулся Димитрий, косясь на автомат.
— Ах, — вздохнула Маша, бросая на сержанта взгляд любви и неги, — я так и думала, но всё же мы тут поищем, вдруг кого-нибудь да найдём?
— Ищите, — согласился Димитрий, слезая со стола на пол.
— А вы нам не поможете?
— Да нет, у меня дела… — Димитрий, стараясь не думать об автомате, пересёк комнату и вошёл в длинную прихожую.
— Странный он какой-то, — пожала плечами Маша. — Как будто с Луны свалился.
Кто бы они ни были, — рассуждал Димитрий, — а мне нужно домой, в милицию отсюда всё равно не позвонишь.
Человек с бородой как у литературно-исторического дворника свернул в сухую подворотню. Деревянный сундучок был по-прежнему плотно прижат к груди.
— Главное — быть внимательным, — подбадривал он себя, — внимательным и сосредоточенным. Именно в таком случае успех не выпорхнет из рук как птица синица.
Милиционер Варижкович резко, но бесшумно затормозил. Что-то показалось ему подозрительным: то ли какая-то тень растаяла под аркой, то ли ветер подул как-то не так.
— Надо проверить, — решил Варижкович и заглушил двигатель. В кобуре радостно затрепетало.
Димитрий ещё раз со всей силой навалился на дверь, но ничего, ни одного мало-мальски миллиметрового движения. Димитрию становилось дурно. В комнате нагло шуршали.
— Как они сюда попали?
Человек с бородой как у литературно-исторического дворника напряг слух. Ему показалось, что из-за железа доносятся звуки… Или нет, вроде бы тишина. Человек огляделся — в полутёмном подъезде было тихо и спокойно.
— Мыши, мыши, — облегчённо придумал человек и повеселел. — Сегодня работаю последний раз, теперь уж точно последний.
Он поставил на пол сундучок и достал из него специальный механизм. Работа обещала быть долгой и нудной.
Милиционер Варижкович выдохнул побольше воздуха, чтобы стать тоньше, и бесшумно втиснулся в приоткрытую дверь.
В подъезде, безусловно, кто-то был. Варижкович понял это по запаху. Кто-то, любивший хорошую жизнь и большие деньги.
— Как будто хочу в туалет, — наконец-то придумал Димитрий и, стараясь как можно громче шуметь, вернулся в комнату заседаний. Сержант с Машей, к его разочарованию, просто ползали по полу и ворошили листья бумаги.
Увидев его, Маша насмешливо фыркнула:
— Что ж вы тут делаете, когда собираетесь, ни одного приличного персонажа. Она подкинула в воздух пачку избитых машинописью листов, и те снегопадом разлетелись по сторонам.
— Только на это и годятся!
— О литературе говорим, — ответил Димитрий, — стихи читаем. Я вот, например, поэт.
— А автор кто? — усмехнулась Маша.
— То есть? — не понял Димитрий.
— Ну, кто про вас написал?
— Про меня?
— Ну не про меня же! — обиделась Маша.
Неизвестный с бородой как у литературно-исторического дворника поработал механизмом, и дверь величественно распахнулась.
— Ну вот, — сказал он, — теперь можно съесть бутерброд, странно, однако, что свет в квартире горит.
Варижкович достал Макарова, а неизвестный с бородой как у литературно-исторического дворника — термос с чаем и бутерброд с сыром.
— Да вы не стойте, вы проходите, если нужно, а не то помогите нам. У самого-то, наверное, родственников вон сколько, а у нас даже ребёнка нет.
— Хорошо, я сейчас, — улыбнулся Димитрий, зажмуривая глаза, — я сейчас, вот только схожу пописаю.
Варижкович подпрыгнул и ударил неизвестного с бородой как у литературно-исторического дворника рукояткой пистолета по голове. Неизвестный упал, облив милиционера горячим чаем.
— Один готов, — довольно прошептал Варижкович.
Он переступил через тело и вошёл в квартиру. Из кармана пиджака неизвестного с бородой как у литературно-исторического дворника выпало удостоверение «Добровольного общества взломщиков-любителей».
Димитрий аккуратно, стараясь не шуметь, закрыл защёлку. Где-то совсем близко, всего в нескольких метрах от него по полу ползали два субъекта, и ему от этого с каждой секундой становилось всё более неприятно в желудке.
Варижкович, размахивая пистолетом, выбежал из прихожей в центр комнаты и крикнул:
— Руки вверх! Именем Российского Государства вы арестованы!
— Не стреляйте! — завопил Димитрий из туалета. — Я свой!
Сержант с Машей недоумённо посмотрели на Варижковича и, пожав плечами, растаяли в воздухе.
На несколько секунд в голове милиционера установилась полная тишина, не прерываемая даже криками Димитрия и журчанием воды в трубах.
Конец истории 1998.
