Как это ни покажется странным, но история с сапогами имела неожиданное продолжение и спустя много лет приняла оборот, скорее напоминающий сюжет гоголевской «Шинели». Над сапогами, как таковыми, для Мишки висело некое проклятие, сродни проклятию рода Баскервиллей, но обо всём по порядку…
Много талой воды утекло с той псковской весны. Мишкины родители перебрались в славный город Ленинград и вскоре благополучно развелись. Остался он, как это обычно водится, жить-поживать со своей матушкой. Жили худо-бедно, на еду хватало, а на одёжку-обувку какую, увы. Матушка в который раз перелицовывала в ателье видавшее виды демисезонное пальто грязно-зелёного цвета, Мишке же сшили в том же ателье пальто из армейского сукна, которым по широте душевной его одарил сбежавший от них отец.
В студенческие годы из того же отреза серого сукна, перекрашенного в радикально чёрный цвет, Мишка сварганил на заказ супермодное удлинённое пальто. С прямыми плечами и погончиками на них, с простроченными двойным швом накладными карманами. И всего-то за 22 руб., 50коп., кои выделил со стипендии. Сен Лорану такое пальто и не снилось! В кошмарном сне…
С обувкой же дело обстояло похуже. Для межсезонья за червонец с профилем вождя были приобретены туфли армейского образца прославленной, орденов и так далее ленинградской фирмы «Скороход», в которых вопреки названию, не то, чтобы «скоро», а вообще ходить было не возможно. Но выбора не было, и Мишка щеголял в них круглый год, обувая зимой с натугой на шерстяной носок. Немного жмёт, но не кросс же на значок ГТО сдавать? Зато если надраить их с гуталином, как следует, то можно было заслужить похвалу командира на военной кафедре. Очень уж военные любят, когда всё надраено…
На курсе, эдак, пятом Мишка разорился на новые зимние сапоги той же прославленной фирмы (а куда от неё деваться?) стоимостью аж в двадцать целковых! Но сапоги никак не хотели подтверждать славу их создателей. Сначала дружно полетели обе молнии, а затем, словно сговорясь, сапоги столь же дружно стали просить каши. А уж чего-чего, а грязной снежной каши на питерских улицах всегда предостаточно. Пришлось вновь переходить на «демисезонную» обувку в виде всё тех же туфлей.
Нетрудно догадаться, что заветной Мишкиной мечтой в ту пору были отнюдь не американские джинсы и даже не кроссовки фирмы «ADIDAS», а добротные зимние сапоги, в коих ноги не будут болеть от холода, а из носа постоянно течь. А какая девушка посмотрит на парня, который то и делает, что чихает, да сморкается? Девушки, ведь они очень разборчивые…
Задача приобретения сапог была с двумя неизвестными: отсутствовали деньги и собственно сапоги. Качественный товар в ту пору приобретался либо, что называется, по блату, либо путём простаивания в многометровых очередях в «свободное от работы» время. Как правило, если что-нибудь путное где-либо «выкидывали», то сотрудники предприятия, на котором работал такой же как Мишка страждущий, командировали оного с тем, чтобы он приобрёл товар сразу на весь отдел или цех. Что, съели, критики рыночной экономики?! Не забыли ещё гримас «развитого социализма»?
Наипервейшим был для Мишки денежный вопрос. Стипендия уходила на жизнь и оплату квартиры — святое дело, ведь мама кормила. Просить деньги у матери было бесполезно. Возвратившись с очередного курорта, она была в долгах, как в дорогих шелках. У отца тоже не попросишь. Отец, будучи уже подполковником Советской армии, женился в третий раз, улучшив, таким образом, свои жилищные условия до размеров трёхкомнатной квартиры. Но замка без привидения не бывает — в квартире проживал ещё и ставший ему в одночасье ненавистным, пасынок Юрка. Кроткое полузабитое существо, достойное сожаления, но ненависть не знает границ и Юрке, заходя, например, в гостиную, всякий раз приходилось стучаться и спрашивать разрешения. Так и жил он в собственной квартире как призрак, выходя из своей комнаты лишь по естественной нужде.
А кто полюбит призрака? Он же не Кентервильское приведение? По прошествии многих лет сорокалетний Юрка всё также живёт в собственном «замке», правда, один. Совсем один…
А в те годы отец только что приобрёл новенький автомобиль «Жигули», белый и блестящий. А к нему ещё и гараж. Нельзя же столь дорогую игрушку, стоимостью аж в семь тысяч целковых, оставить гнить под питерским дождичком? Надо понимать, не маленький уже, а студент!
Словом, оставалось ждать вожделённого инженерного оклада по окончании института. Поскольку со второго курса из чисто меркантильных соображений Мишка работал на своей выпускающей кафедре в качестве лаборанта на пол ставки, его хорошо там знали. Немалую роль при распределении сыграло и то, что с третьего курса увлёкся он научной работой кафедры, да и по «успеваемости» был, что говорится, в первых рядах. Предложили ему остаться работать на выпускающей кафедре в должности инженера, с недвусмысленным намёком на дальнейшую научную карьеру, на что, недолго думая, он и согласился. Но, увы, оклад сотрудника кафедры на первых порах оказался даже ниже суммы повышенной стипендии и половины ставки лаборанта. Так, ещё год пришлось ковылять в уже окончательно изношенных скороходовских туфлях, сделав на них накат и, поставив набойки, от которых при ходьбе по асфальту раздавался жуткий грохот, напоминающий цоканье копыт.
Как во сне пролетело очередное лето, наступили холода. И вот как-то раз дождливым осенним днём заваливает к Мишке на кафедру ангел — спаситель в образе старинного институтского приятеля Лёньки, с которым пять лет на одной скамье от звонка до звонка.
— Здорово, Майкл, как поживаешь? Всё корпишь? Ну, давай-давай! А я вот тут проезжал мимо, дай, думаю, заскочу, посмотрю, как любимая кафедра поживает.
— Привет, привет! Никогда не поверю, что ты просто так проходил, давай выкладывай, что там у тебя?
Лёнька весь сиял, не в силах сдержать распирающую его радость.
— А ты выгляни в окошко, — сказал он, загадочно улыбнувшись.
Под окнами кафедры стоял новенький светло-бежевый «Москвич-2140».
Лёнька был любимчиком в семье и жил, после развода родителей, с тремя бабками в двухкомнатной квартире. Одной бабушкой по матери, другой бабушкой по отцу и её сестрой. Вот такие случаются казусы! Но Лёнечку все три старушки безумно любили и опекали. Любили сыночка и родители, но какой-то странной любовью. Ни в чём материальном тот, упаси бог, не нуждался, но при этом был внутренне чудовищно одинок. Это выражалось и в детских страхах и в юношеских психозах и довольно странном поведении. Он, будучи уже студентом, мог запросто отобрать надкусанный пирожок от проходящей по коридору незнакомой студентки и, не задумываясь его доесть. Или посреди групповых занятий дёрнуть впереди сидящую соседку, что есть силы за косу. При этом вид он имел довольно приличный и невозмутимый.
Одногруппники и сокурсники за редким исключением сторонились Лёнечку.
Но на Руси убогих всегда жалели…
Бабушки же все втроём каждый раз поджидали возвращения внука с занятий. Одна принимала у него портфель типа «дипломат» и тут же начинала его перебирать, доставая книги, конспекты и учебники. Другая же приносила аккуратно сложенный домашний спортивный костюм и давала ему банное полотенце. Лёнчик следовал в ванную, принимал душ переодевался и жаловал ко столу, который был уже накрыт «третьей» бабушкой. А на столе и капусточка квашеная с дачи, и грибочки маринованные, и свежий дымящийся борщ, котлетки там всякие с отварной картошечкой, а на третье свежеиспечённые пирожки с капустой и картошкой, чаёк с домашним сливовым вареницем, а на запивку домашний же яблочный сок, приготовленный на соковарке. Ну, чем не жизнь? А надо сказать, ко всему прочему, Лёнечка любил ещё и прихвастнуть. Перед очередным гостем он распахивал шкаф и доставал оттуда скопища всяких шмоток. Зная Мишкину больную тему, он как-то раз выложил перед ним, не дрогнув три пары новых сапог:
— Это финские зимние, это югославские, осенние полусапожки, а это вот немецкие сапоги на натуральном меху для сильных морозов! Родичи откупаются. И бабки туда же. В конце месяца руку в карман куртки сунешь, а там общий проездной на следующий месяц. Это баба Маня старается, а я ей говорю, что мог бы и льготный месячный билет в институте взять, так до него пешком десять минут. Да разве их убедишь! — сказал он, безнадёжно махнув рукой в сторону бабулек, которые хлопотали на кухне втроём, убирая посуду. Через некоторое время баба Оля принесла друзьям кувшин с яблочным соком, приговаривая:
— Пейте, ребятушки, сок свой, домашний, без сахара. Вот стаканчики.
— Ой, бабуля, уйди не мешай, видишь, мы уже занимаемся!
— Миша, а скажите мне правду, он на лекциях опять книжку читал? Вот я у него в портфеле нашла…
— Что вы, у нас сегодня только лабораторки были, — пришлось соврать Мишке.
А ещё Лёнька был большой поклонник бардовской песни. Особенно любил слушать записи Высоцкого, песни которого в те времена переписывались с магнитофона на магнитофон по много раз, отчего слов было уже почти не различить. Не раз во время лекций Лёнчик напевал другу на ухо: «…был он там купцом по шмуткам и подвинулся рассудком…» Это была его любимая песня.
По окончании института, Лёнька попал по распределению в один жутко секретный НИИ, в который его взяли благодаря простой русской фамилии.
Первый отдел зорко следил за тем, чтобы новички имели фомилии, заканчивающиеся на «ов» и «ин» и ни в коем случае не проскочили всякие там подозрительные «ичи» и «маны». Но после месяца пребывания в сём секретном заведении, стопроцентного русака выперли оттуда со скандалом неслыханным позором, прислав на выпускающую кафедру вуза представителя отдела НИИ, который имел счастье принять у себя свежеиспечёного молодого специалиста.
История эта довольно тёмная, но представитель НИИ, извиняясь и краснея, рассказал на срочно собранном по этому поводу заседании кафедры буквально следующее:
— Данный специалист не соответствует высоким этическим нормам, существующим в нашей организации. Под различными предлогами он берёт увольнительные, постоянно куда-то исчезает с рабочего места. При попытке его пристыдить, он заявил, что вскоре станет нашим начальником и разгонит «гнилую контору к чертям собачьим». А пока донесёт «куда следует» на что мы расходуем казённый спирт. Товарищи, делайте что угодно, только заберите его от нас.
Сказав это, сотрудник секретного НИИ буквально рухнул на вовремя подставленный ему стул, промакивая пот с раскрасневшейся от волнения лысины носовым платочком.
Участь Лёнечки была предрешена и… ему дали «свободное распределение», о коем он только и мечтал. Так, по окончании института Лёнечка, быстро поняв, что на зарплату инженера не проживёшь, стал приторговывать тем, что «выкидывали» в близлежащем от секретной конторы универмаге. Он собирал у загруженных семьёй и работой сотрудниц деньги, оформлял увольнительную, под предлогом ухода за внезапно заболевшей бабулей (благо их три) и бежал занимать очередь за импортными дамскими сапожками. Не надо быть провидцем, чтобы догадаться, что оставался Лёнечка всякий раз с солидным наваром, посмеиваясь при этом над сотрудниками фирмы, укрепляющими обороноспособность страны за 130 рублей в месяц. Но сей факт, как в любой детективной истории, был сокрыт для её отдельных персонажей.
Но вернёмся в тот осенний день, когда Лёнчик подкатил к окнам, осточертевшей после показательного процесса над ним кафедры, на новеньком «Москвиче». Тогда он с гордостью показывал полунищим сотрудникам свою гордость, маячившую под окном первого этажа. Вдоволь потешив своё самолюбие, мол, знай наших, он предложил Мишке прокатиться по старой дружбе. Рабочий день близился к концу и тот согласился. В машине друзья разговорились.
— Слушай, Павлов, — от волнения Мишка обратился к другу по фамилии, — откуда такая роскошь?
— Батя подарил в честь окончания института, — деланно небрежно бросил тот.
Пока я учился, всю стипендию откладывал на сберкнижку. За пять лет накопилось две с половиной тысячи. Остальное добавили предки.
— Понятно, везёт тебе.
— Да я и сам сейчас бабки делаю, хочешь, научу?
— Нет спасибо, у меня на кафедре работы невпроворот. Одних только общественных нагрузок целых пять — ответственный за профориентацию подшефных школьников, ответственный за проведение Дня донора на факультете, ответственный политинформатор на кафедре, ответственный за организацию работы в компьютерном классе, а ещё секретарь приёмной комиссии факультета. Да и научной работой приходится помаленьку заниматься, шеф обещал через три года направить в аспирантуру. А пока оформляю сводный научный отчёт кафедры за текущий год.
— Ну, ну, дураков работа любит. И сколько тебе платят, если не секрет?
— Пока сто пятнадцать рублей, но через год обещают семнадцать рублей прибавить, — с гордостью заявил Мишка.
— Сколько, сколько? Семнадцать? Я не ослышался? Да я одни дамские сапоги скину, твой месячный оклад в кармане! Как с куста!
— Лёньчик, так это же спекуляция, тебя посадят.
— Меня? Не на того напали, я что, лысый, что ли? Чаще всего я продаю барахло знакомым и знакомым знакомых. А когда припрёт, беру пару сапог, самой ходовой модели и размера и иду к метро. Как правило одна пара тут же отлетает.
— Ну, а если милиция?
— Если милиция достанет, говорю, что купил жене, но ей не подошли. На самый худой конец, в случае привода в отделение, назовусь каким-нибудь грузчиком Петром Виноградовым из овощного магазина номер 51 «Ленгорплодовощторга», — выпалил он без запинки, — я же не дурак, чтобы паспорт с собой таскать. Пускай ищут ветра в поле.
— Нет, благодарю, конечно, за заботу о ближнем, но такого счастья мне не надо.
— А зря, у меня сейчас есть партия батников, это рубашки такие, тридцать штук. Можешь взять их на реализацию. С тебя, как с друга, никакой предоплаты. Толкнёшь у себя на кафедре, с наваром будешь!
— Не моё это.
— Да тебе сам Бог велел. Компьютерный класс почти что свой. Есть куда товар спрятать. Бери, не прогадаешь. А потом я тебе партию пусеров оптом скину.
Но уже под половину предоплаты, и по рукам!
— Отвяжись, вот сапоги бы я взял… для себя. Правда, у меня сейчас только десятка, а до получки ещё жить целых три дня.
— Понимаешь, Майкл, сапоги есть. Отличные немецкие, фирмы «Саламандра», из натуральной кожи, на меху. Но не у меня, а у моего кореша на «хате».
Я бы тебе дал взаймы, но у меня все бабки вложены в товар. Ты можешь у кого-нибудь занять рублей сто?
— На нашей кафедре все перебиваются от аванса до зарплаты, да и неловко как-то просить на работе. Вот если у Витьки, это мой друг детства…
— Давай прямо сейчас и рванём. Он дома или на работе?
— На работе, он сегодня в вечер.
— Где он работает?
— На Центральном переговорном пункте, на улице Герцена, знаешь?
— Поехали!
Витьку на работе ценили, как отличного мастера, который на все руки от скуки, и междугородний телефон-автомат починит без проблем, и телевизор и магнитофон. Вся его каптёрка вечно была забита каким-то хламом, который приносили ему в починку. Оттого и денежки водились.
К счастью Витька оказался на месте и деньги на мелкие расходы у него, как всегда были при себе в нагрудном кармане. И далеко не пустячная по тем временам сумма, аж в сто рублей.
— Это судьба, — подумал Мишка.
Поблагодарив Витьку за помощь в столь многотрудном деле, друзья покатили за сапогами. Но на их пути вдруг неожиданно возник гаишник с полосатой палочкой.
— Что за чертовщина, ещё вчера здесь этого «кирпича» не было, — с досадой проговорил Лёнька и стукнул кулаком об руль.
Возбуждённый всем произошедшим Мишка взял инициативу на себя. Он пулей выскочил из машины и как коршун обрушился на не успевшего ещё подойти сержанта, что есть сил доказывая, что вчера ещё этого знака не было, а они так сильно опаздывают по одному очень важному делу, не терпящему отлагательства. То ли сержант был в хорошем настроении, то ли Мишкин пыл его убедил, то ли, взглянув на ребят, он понял, что ничего с них не возьмёшь, но сержант взял под козырёк, и, предупредив, чтобы они впредь были внимательнее, отпустил друзей восвояси. Мишка счёл это за хороший знак.
— Ну, Майкл, ты даёшь! — восхищённо проговорил приятель.
— Не стоит благодарности, Лёнчик, ты, ведь, так для меня стараешься…
За разговорами не заметили, как приехали на Охту, где жил приятель, торгующий сапогами. Там, оставив Мишку дожидаться в машине, Лёнька шмыгнул в подъезд безликой многоэтажки, а спустя некоторое время показался оттуда, торжественно держа в руках огромную коробку с надписью «SALAMANDER».
Ещё не веря в свершившееся чудо, Мишка приоткрыл коробку. В ней, переложенные шуршащей белой бумагой, находились Они! Заветные и желанные. Из натуральной кожи, на меху, на массивной и вместе с тем мягкой резиновой подошве. Достаточно лёгкие и прочные. О, как они вкусно пахли!
Это был запах многолетней мечты. В таких сапогах уж точно нипочём лёнинградские морозы.
— Умеют же фрицы делать! — восхищенно произнёс Мишка.
— Ну, что ты на них уставился? Примерил бы хоть, что ли? Вдруг не подойдут.
— А можно я их дома примерю? Нельзя же сразу так, пусть полежат немного.
Надо обуть чистые носки, Они ведь такие новые…
— Да брось ты, Майкл, будь проще. Если не подойдут, я их сейчас поменяю.
Примерка произошла прямо в машине. Левый сапог слегка жал в носке, но Мишка ни за что не признался.
— Всё в порядке, Лёнчик, спасибо тебе, ты настоящий друг!
— Не стоит благодарности, Майкл. А насчёт батников ты всё же подумай…
Принеся заветные сапоги домой, Мишка с гордостью показал их матери, обул и походил в них по квартире туда-сюда. Ногам было как в печке тепло.
Мягкий, бесшумный резиновый ход. Сказка! Сапоги вскоре были сняты и уложены обратно в коробку, которую Мишка упрятал подальше от соблазна в шкаф до устоявшихся морозов. Нельзя же в них по грязи шастать. Так и запачкать можно. А вот когда установятся морозы и выпадет чистый снег, тогда в самый раз. Наступил ноябрь, но дожди с мокрым снегом так и не прекращались. Пришлось пока донашивать разваливающиеся на глазах скороходовские туфли, которые уже просто безбожно текли во все дыры.
В тот день молодой специалист кафедры вёл занятия в компьютерном классе, обучая работе на первых примитивных отечественных персональных компьютерах будущих абитуриентов кафедры. Вдруг дверь класса резко распахнулась и на пороге показался шеф — заведующий кафедры, бывший полковник, уважаемый в институте человек, Дмитрий Петрович.
— Миша, выйдите-ка на минутку в коридор. Что произошло? — продолжил он уже в коридоре.
— Насчёт вас звонят из милиции, майор, начальник отделения. Говорит, что вас вчера задержал дежурный наряд на станции метро «Московская» при попытке сбыта сапог.
— Извините, Дмитрий Петрович, это какое-то недоразумение…
— И я так думаю, на вас это не похоже. Идите ко мне в кабинет, там положена трубка, сами всё объясните майору.
Мишка, ровным счётом ничего не понимая, с опаской взял трубку.
— Алло?
— Это Михаил Павлов, сотрудник кафедры финансово-экономического института? С вами говорит начальник 18-го отделения милиции майор Степанов. Вас вчера задержали на станции метро «Московская» без документов, при попытке незаконного сбыта дамских сапог? Так вот, вам срочно предстоит явиться в отделение для дачи показаний.
— Постойте, постойте, товарищ майор, это какое-то недоразумение. Это не институт экономики и финансов и я не Павлов, хотя имя вы назвали верно.
— Вот подлец, я так и думал. Больно глазки у него шустро бегали. А я чуть было не поверил. Ускользнул гад. Но это я не вам. Простите, ошибочка вышла. Вы уж нас извините.
На Мишку словно вылили ушат помоев. Ноги стали будто ватные. Хотелось исчезнуть, пропасть, раствориться в воздухе, никогда больше не жить. Лёнька? Как он мог? Ведь столько лет вместе! Да, помнится, у него была знакомая девушка Ира, студентка финансово-экономического института. Но вскоре они по какой-то загадочной причине расстались навсегда. Да и телефон кафедры Мишка никому из знакомых не давал, если требовалось, всегда звонил сам. Лёнька же его определённо знал. Вот гад! Иуда! Оборотень! Но сил на злость уже не было. На деревянных ногах Мишка поплёлся продолжать занятия со школьниками. Увидав поникшего преподавателя, самый активный из ребят, учеников подшефной школы Лёша Лебединский предложил поставить послушать новые записи.
— Вот свежачок — группа «SAVAGE». На всех дискотеках крутят. А ещё возьмите вот кассету группы «DIRE STRATES», это последний альбом, «BROTHERS IN ARMS» называется.
Мишка вставил кассету в магнитофон. Из колонок полилась мягкая успокаивающая музыка: «…brothers in arms…» с волшебными переливами гитары.
— Нет, жизнь ещё не кончилась, — подумал он тогда.
— А можно нам сегодня пораньше уйти? — спросил Лёшка, давший кассеты. — Мы в кафе на свадьбе с ребятами играем.
— Конечно можно, а составление программы вы закончите дома.
— Разумеется, спасибо!
И трое друзей одноклассников, схватив свои гитары, шумно побежали вниз по лестнице. Прошли годы. Лёша успешно поступил, а затем и закончил институт. И почти сразу стал профессором. Певцом Профессором Лебединским.
Всю ночь, не переставая, валил белый пушистый снег. Столбик термометра достиг двадцатиградусной отметки. Заснуть не давали мрачные мысли о бывшем друге, о его вероломстве и гнусной клевете.
— Впору обувать новые сапоги, чёрт бы их побрал, — подумал Мишка, засыпая под утро.
Наутро Мишку поджидал ещё один страшный сюрприз. Сапоги, те самые, заветные исчезли из шкафа вместе с коробкой самым загадочным образом. Мистика какая то. Проклятие богов… Жизнь померкла.
— Кто? Как? Зачем? Когда? — мысли лихорадочно бились в голове, как мотыльки об стекло. В состоянии стресса голова работала как компьютер.
В памяти возникали почти самые забытые детали из прошлой жизни, подобно тому, как в кино крутят плёнку в обратную сторону. Ну вот, да, стоп кадр…
Хмурым воскресным утром родители по обыкновению выясняли отношения. Дело шло к разводу. К подобного рода сценам Мишка не то, чтобы привык, но старался их не замечать, хотя из этого ровным счётом ничего не выходило, поскольку жили они в одной комнате коммунальной квартиры.
Так вот, в центре скандала в тот день были как раз сапоги. Новые яловые офицерские сапоги, которые отец получил на службе вместе с отрезом сукна на шинель. Они также пропали. Тогда впервые Мишка услышал незнакомое и странное слово ломбард.
В дальнейшем, когда они остались жить с матушкой вдвоём, та частенько прибегала к услугам этого заведения, в которое отчаявшиеся люди несут последнее добро в надежде получить за него хоть какие-то крохи на хлеб.
Идут туда старые, немощные и больные, люди утратившие работоспособность и терпящие по этой причине страшную нужду. Ломбард — это пристанище людской боли и отчаяния. Сколько вдовьих и старушечьих слёз там пролилось! В голове не укладывалось, как в обществе «развитого социализма», о котором трубили на каждом углу аляповатые плакаты, в то самое время, «когда человек покоряет космический океан», а сквозь байкальскую тайгу прокладывают магистраль, может существовать подобное заведение, «пережиток капитализма», как тогда говорили? Ведь времена гобсеков, казалось, канули в Лету? Но наступили времена генсеков…
Друг другу лились в уши бранные слова. На головы выливались ушаты словесных помоев. Доходило и до рукоприкладства. Мишка сидел в уголке дивана, вжав голову в плечи и закрыв уши руками. Думая только об одном, скорей бы весь этот кошмар закончился. Хотят разводиться, пускай разводятся и нервы никому больше не мотают. И вот прошло лет пятнадцать и «кошмар с сапогами» вновь повторился. Мишка интуитивно открыл ящик серванта, в котором обычно хранились различные бумаги и квитанции. Точно, так и есть. Сверху нагло и неприкрыто лежала квитанция из ломбарда, на которой под копирку было написано:
«Сапоги мужские зимние — 1 (одна) пара». В графе «Стоимость оценки» значилось — «80 р., (восемьдесят рублей, 00 копеек)».
— Стоимость оценки — восемьдесят рублей, — беззвучно шептали губы, — восемьдесят рублей, ноль, ноль копеек.- А сколько стоит материнская любовь? А любовь сына сколько стоит? — молотом стучало в голове. — Разве эту любовь можно измерить деньгами?
Сколько стоят обманутые мечты и надежды? А может быть во всём, что произошло есть какая-то и моя вина? Мысль пульсировала в раскалённой голове, сердце стучало, подобно молоту. Виски сдавило, словно в тисках.
За квартиру Мишка платил исправно 11-ть рублей в месяц, благо стоимость государственного жилья тогда была не высока, что считалось одним из завоеваний социализма. Продукты в семью покупал, насколько это позволял скромный заработок молодого специалиста. Да и одежда, какая никакая, была в основном куплена на собственные деньги, чем Мишка втайне гордился.
А то, что не было денег на дискотеки, на то, чтобы пригласить знакомую девушку театр или кафе, так это не важно. «Важно было расти как специалисту, а остальное приложится». Так любил говаривать, поучая, отец во время воскресных свиданий с сыном.
Нет, своей вины он не обнаружил. Тогда другое. Самое страшное. Мать его не любит. Ибо нельзя любить и совершать подобные поступки. Что-то оборвалось в Мишке в то утро. То, что уже никогда не позволит ему относиться к матери, как прежде. Он уже никогда не сможет присесть к ней на кровать, обнять и нежно сказать такое до боли простое слово «мама».
Как будто комок застрял в горле, в глазах всё померкло, а перед ними свежевырытая могила, гроб и промёрзшие комья земли, как тогда, когда хоронили отчима, повесившегося на прокуренной кухне коммунальной квартиры…
По стране широкой поступью шёл второй год перестройки.
Михаил Быков. 1999 г.
