— А колбасу нельзя. Есть на колбасу документы?
Я с трудом сосредоточил взгляд на тётке в зеленой таможенной униформе, а потом уронил его на ширинку. Не, вроде пока не топорщится. Да и с ху@я ему вставать – тётка глупая, старая и при исполнении.
Ворочающийся в черепе бодун топит мысли и не даёт собраться с обрывками мозгов. Неужели, какую новую ху@йню ввели? Вот вам синий служебный паспорт на моё е@бало, а на ху@й, пятки и правый глаз – отдельные документы?
— Он у меня беспаспортный, тётя. Практически сирота, уже полгода! Дрочка – нещитово. Или когда там у меня монголка была? В декабре, а сейчас июль. Точно, бля@дь, не спиз@дел государственной тётеньке.
Хотя с «колбасой» она польстила, конечно. Максимум – сосиска. Ху@ле, без тренировки мускул не растёт.
— Вы про что, лейтенант? На сервелат, спрашиваю, есть документ?
Грымза трясет перед моей опухшей физиономией палкой сухой и твёрдой, как линия партии, копченой колбасы, которую я в счет пайка купил в офицерской столовке, в Улан-Баторе.
1988 год. В стране перестройка, Горбачев и вакуум на магазинных полках. Колбаса и тушенка – они почище валюты будут, тем более в этом заштатном Иркутске, куда меня притащил военно-транспортный Ан-12.
— Ну так что? Нету санитарных документов? Значит, будем сжигать. А консервы можете провозить.
Я выдыхаю. Дикий смерч спиртного выхлопа проносится по таможенному посту, шатает хлипкие стены аэропорта и заставляет жалобно скулить оскорбленных тонконюхающих пограничных овчарок.
— Сжигайте. В моём присутствии. А то знаете, как бывает – врут, что сожгли, а сами тащат колбасу домой и детей ей, непроверенной, травят!
Таможенница что-то злобно бормочет и швыряет жёсткую палку обратно в мой покоцанный чемодан.
Ну, здравствуй, Родина! Полтора года без отпуска. В пыли монгольских степей я тосковал по зеленой траве, тельняшкам берёзок и русским сиськам. Трепещите, козочки – вот он я, бравый лейтенант с набитым бумажником и источенным мозолистой ладонью ху@ем!
Сорок пять суток я в вашем полном распоряжении!
— Нету билетов на Таллин. Вообще.
Лицо кассирши извергает водопады пота.
В Иркутском аэропорту – жарища, духота и толпы одичавших отпускников, рвущихся на Большую Землю. Пот соединяется в бурный поток, обрушивающийся в глубокое заманчивое ущелье между открытыми вырезом кофточки грудями.
Глупый ху@й начинает биться в пуговицы ширинки изнутри. Я придаю своему замирающему от взрывающегося либидо голосу максимальный уровень вкрадчивости:
— Мадам мм. Вы же не откажете изнуренному любовной тоской защитнику Родины? Минск, Москва, Рига – куда угодно, только на Запад. Там уж доберусь как-нибудь. — И просовываю в щель загранпаспорт с сиреневым четвертаком внутри.
Билетная богиня хмыкает, шелестит бумажками и выдаёт:
— Рейс на Ленинград в 8 утра. Не проспи, защитничек.
— А с вами я бы и не заснул.
Кассирша вдруг грустнеет и злится.
— Все вы трепаться горазды, пиз@доболы. Следующий!
В гостинице при аэропорте мест нет и не будет. Переться в город неохота, да и гарантий, что найду койку для ночёвки – никаких.
Я сдаю своё фанерное уё@бище в камеру хранения и заваливаю в местный ресторан. Грязные скатерти в желтых мочевинных разводах, разнокалиберные вилки и треснувшие тарелки — офигенная картина после уланбаторской нищеты офицерской столовки!
Старая в моих двадцатитрехлетних глазах официантка (лет сорок – не меньше!) приносит какие-то салаты, икру (три пятьдесят порция! Оху@еть!) и полграфина водки.
После воняющего резиной технического спирта эта животворящая жидкость даёт сто очков вперед любому древнегреческому нектару.
К середине второго графина я люблю всё человечество, подмигиваю официантке и дружу с таксистами, отмечающими за соседним столиком день рождения. Потом я тащу танцевать какую-то чернявую шмару. Она сексуально хихикает и воняет польской «Шанелью» с чесноком пополам.
Убитый водкой интеллект работает вспышками, как стробоскоп – и вдруг я обнаруживаю себя в пустом по причине лета гардеробе, где яростно мну сиськи чернявой двумя руками, третьей рукой лезу ей в труселя.
— Ничё, ничё, — пыхчу я и пятой рукой пытаюсь выковырять прямоугольный ху@й из заевших вдруг пуговиц ширинки.
— Не надо, сумасшедший. Ванечка ведь обозлится!
— Ничё, ничё — повторяю я идиотскую мантру, разворачиваю её и упираю е@балом в крашенную зеленым стенку.
Закидываю подол юбки на спину, но он предательски соскальзывает назад. И так несколько раз. У меня не хватает рук – они все заняты сиськами, ху@ем, лифчиковыми крючками и ширинковыми пуговицами.
— Шозаху@йня! Ванечкин бас бьёт меня в спину.
Я глупо подставляюсь щщами и получаю груду искр в мозг.
Кулак у Ванечки тоже знатный. Мы долго скачем кругами по холлу, где я ловко уворачиваюсь от Ванечкиных кулаков, пинков его невъе@бически многочисленных друзей и кидающихся на меня предательских стен ресторана.
Я сижу на крылечке под моргающей вывеской «ПО…ЁТ» (буква «Л» трещит и постоянно гаснет), и заботливая официантка Света вытирает мне кровь с лица желтыми, будто обоссанными, ресторанными салфетками.
Я хлопаю себя по карманам – документы и бумажник на месте, слава Богу. Потом я хлопаю Свету по полушариям грудей и жо@пы – они тоже на месте. Света счастливо хихикает и уворачивается, но утирание разбитого е@бала не прекращает.
— Поехали к тебе? – голос мужественно хрипит, слюни предвкушения забивают рот.
— У меня мама дома. Ну ладно, поехали, сейчас только смену сдам. Она уходит вглубь «ПО…ЁТа», вихляя крепкой жо@пой.
Я провожаю её счастливым взглядом, затуманенным набухающим фингалом и переизбытком спермы в организме….
