У нас с Жориком не сразу все было по любви. Вернее, до недавнего времени было вообще не до любви. Если с Ильей сразу все сложилось, то меня он гонял или игнорировал.
Я не выдержала и написала Олечке в поисках орнитолога. Как знала, кого спросить.
— Ну, я орнитолог. А в чем проблема?
— Оля, мой попугай социопат.
— Во-первых, это нормально. А во-вторых, ты с ним разговариваешь?
— В смысле? Это птица. Хотя… Илюха вот разговаривает и Жорик даже гладить дается.
— Вот видишь. Коммуникация наше все.
Фак. На следующее утро допросила коллег. На предмет, как они общаются со своей живностью. Впала в шок. Вернее, сначала они от меня, потому что узнали, что я с попугаем не разговариваю. А потом уже я – они, оказывается, не затыкаются.
— Господи, ну, о чем вы с собачками своими говорите?
— Обо всем, как с младенцем. Кукусик, пойдем в парк, ой, смотри, кошечка какая побежала, а вот и твой любимый кустик…
Фак-фак. Дома села перед клеткой. Жорик опасливо покосился и на всякий случай принял позу боевого попугая.
Помолчали.
— Привет, — наконец сказала я.
Еще помолчали.
Блин, я даже с младенцем не разговаривала. Но что-то я же делала, сын сейчас нормально говорит. Иногда даже со мной. Вспомнила. Я ему Евгения Онегина на ночь читала.
О!
В общем, первую главу удалось даже наизусть (зачем я это помню??), с выражением и паузами.
Минут через пять Жорик вышел из клетки. Не то, чтобы он был страшно рад, но он – слушал, а не ел меня, как всегда.
Еще через пять минут он вздохнул и ушел обратно.
Три дня я жгла. Нет, уже не наизусть, с телефона читала.
Жорик также выходил и даже, казалось, ждал этого перфоманса.
И, чудо! Что-то изменилось.
Во-первых, после Онегина все эти «Жорик, пупусик, ты сегодня хорошо кушал?» уже легко пошли.
И главное, Жорик помягчел, что ли. Прилетает теперь вот ко мне на стол, смотрит кино, с компа не слезает целый день. Как будто у нас с ним общая тайна и она примиряет его с моим существованием.
Да, коммуникация и Пушкин наше все.
